Читать онлайн книгу "У старых грехов тени длинные"

У старых грехов тени длинные
Надежда Николаевна Семенова


Женские истории
Жизнь Светланы вполне благополучна: большой дом, муж занимает достойное место в родном поселке. Молодая женщина привыкла во всем подчиняться мужу и уважать его желания, но всю свою любовь отдает дочери, двенадцатилетней Виталине. Тем печальнее отчуждение, которое появилось в отношениях с Витой. Совсем недавно славная добрая девочка стала замкнутой и грубой, перестала учиться. Светлана никак не может понять причин такой перемены. Ее собственное детство не было безмятежным: матери рано не стало, об отце доброго слова не скажешь. В детстве мужа тоже были мрачные пятна, о матери и сестре он вспоминать не любит… Геннадий считает, что дочь переживает неудобства переходного возраста, – все просто и ясно, никаких секретов, никаких мрачных тайн. Какие могут быть тайны в небольшом якутском поселке, где большинство знают друг друга с детства, где жизнь протекает на виду у окружающих?..





Надежда Николаевна Семенова

У старых грехов тени длинные



© Семенова Н.Н., 2021

© «Центрполиграф», 2021

© Художественное оформление серии, «Центрполиграф», 2021




Глава 1


Проклятый ноябрь, каждый год одно и то же, в душе словно вскрывалась гнойная старая рана. Светлана оторвалась от шитья и покрутила головой, заныла затекшая от сидения в одном положении шея. В прошлом году исполнилось двадцать пять лет после маминой смерти, такой вот бессмысленный жизненный «юбилей». С годами Светлана научилась понимать, что за каждым человеческим поступком прячется своя, часто веская, причина. Но ни одна причина не была достаточной, чтобы отвезти их с сестренкой за тысячу километров «на каникулы», вернуться на самолете домой и покончить с собой. Отвлекая от невеселых мыслей, заклацала пустыми челюстями старенькая швейная машинка. Светлана водворила дочкино платье обратно под лапку и довела строчку до конца. До генеральной репетиции Виткиного концерта оставался всего день и две почти полные коробки непришитых блесток, думать о прошлом, которое нельзя изменить, не имело никакого смысла.

На кухне гнусаво запищал таймер духовки.

– Слышу! – крикнула Светлана и невольно оглянулась, на минутку забыв, что дома никого нет: Геннадий повез Виту в парикмахерскую.

Звук таймера зашкалил до тонкого писка.

– Да иду я, иду, – проворчала Светлана, поднимаясь с места.

Привычка разговаривать с неодушевленными предметами выглядела не так уж и странно, когда некому было думать, что ты сошла с ума.

От аромата на кухне неожиданно свело желудок, Светлана отключила вопящий таймер, вооружилась рукавицами-прихватками и вытащила из духовки увесистый металлический поднос.

Курица на решетке выглядела вполне себе гриль, не хуже, чем на картинке в Виткиной кулинарной книжке. Светлана достала нож и осторожно надрезала грудку. Хрустнула поджаристая корочка, из разреза засочился прозрачный сок. Судя по всему, рецепт оказался вполне достойным. Сердце кольнуло непрошеным сожалением. В поселке, где Светлана провела первые восемь лет жизни, существовали диспансер для душевнобольных и клуб, но за книгами надо было ездить в райцентр, да и там выбор детских книг был весьма ограничен. Кто знает, если бы Светлана больше помогала по хозяйству или хотя бы научилась варить суп, как того хотела мама, – все сложилось бы по-другому.

Светлана достала из настенного шкафчика коробку с фольгой, укрыла курицу и вышла из кухни. Заныла, ругнулась под ногами скрипучая половица. Комнаты в большом доме были все как одна устланы коврами или ковровым покрытием, и только коридор Геннадий оставил таким же, каким он был с начала постройки дома.

Пятнадцать лет назад, когда Светлана впервые переступила порог дома Золотаревых, дом показался ей темным, почти зловещим. Звуки странно отражались от старых стен, в углах будто замерли недобрые тени. Сколько бы настольных ламп, торшеров и люстр она со временем ни завела, победить темноту окончательно оказалось невозможным. Рассеянный свет из приоткрытой двери Виткиной комнаты в конце короткого ответвления вправо, казалось, только усиливал мрак. Стараясь не наступать на самые ворчливые половицы, Светлана прошла к дочкиной комнате, аккуратно прикрыла дверь и почти бегом рванула в противоположную сторону, где находилась их с Геннадием спальня.

В свое время комната принадлежала родителям Геннадия, время, о котором муж не любил говорить. Светлана знала только, что после отъезда матери отец Геннадия заколотил дверь в спальню досками и перебрался в старую часть дома. Светлана вспомнила, как кряхтел Геннадий, выдирая из досок длиннющие гвозди. Судя по длине гвоздей, предполагалось, что комната останется замурованной навсегда.

Светлана подошла к массивному четырехдверному шкафу у стены и открыла украшенную резьбой дверцу. Благородное дерево было теплым, почти живым на ощупь и имело глубокий, радующий глаз глянец. В доме было несколько предметов, сделанных дедом Геннадия. Добротная, ладная мебель внушала странную уверенность, что жизнь может продолжаться и после смерти. Все, к чему приложил руки Золотарев-первый, продолжало исправно служить его потомкам.

Светлана сдвинула секретную панель на задней стенке шифоньера и нашарила рукой прямоугольную жестяную коробку из-под рождественского печенья. Печенье было давно съедено, и теперь в коробке хранились мелочи, которыми по неясной причине не хотелось делиться с другими.

Светлана присела на кровать и высыпала на покрывало содержимое коробки. Целлофановый пакетик с пучком перетянутых красной ниткой первых Виткиных волос приземлился поверх всего остального. Светлану в очередной раз поразило, какими тонкими и беззащитными выглядели младенческие волосики. Казалось, что они принадлежат не человеческому существу, а кому-то еще. Сейчас Виткина шевелюра напоминала скорее гриву, чем цыплячий пух.

Светлана отложила пакетик с волосами в сторону и, не удержавшись, заглянула в почтовый конверт с очередным «трофеем». Два Виткиных молочных зубика из восьми были беспощадно разрушены кариесом. Витка с детства была сладкоежкой, и все потому, что муж разрешал ей есть конфеты в кровати! Светлана вздохнула и тут же сама себя остановила. Геннадий был замечательным, удивительно внимательным отцом. По большому счету, кариес был малой ценой за дружбу между отцом и дочерью.

Светлана бережно ссыпала зубы обратно в конверт и продолжила поиски. Тетя Маша, старшая мамина сестра, однажды сказала, что судьба любит ходить кругами, и в том, что Светлана и Аида быстро осиротели, не было ничего удивительного. Мама и тетя Маша тоже рано остались без отца, через год с небольшим умерла от туберкулеза их мать. Светлана в тети-Машин фатализм не верила, но, если быть абсолютно честной, нежелание «повторить судьбу» позволило ей достаточно легко согласиться с решением мужа ограничиться одним ребенком. Два с половиной года назад, когда младшая сестра родила сына, а не дочь, Светлана испытала чувство полного облегчения. Сестры, которым было «суждено осиротеть» остались за горизонтом прошлого.

Пожелтевший по краям квадратик сложенной пополам фотографии, ради которой Светлана затеяла «инспекцию» своих странных сокровищ, оказался зажатым между концертным буклетом и приглашением на их с Геннадием свадьбу. Когда-то давно Светлана часто смотрела на мамину фотографию, а лет в десять даже завела привычку задавать маме вопросы и воображать, что та дает ответы, которые никто, кроме нее, не слышит. С того времени прошла вечность, но каждый год в ноябре Светлана вытаскивала мамину фотографию на божий свет, что стало своего рода ритуалом, способом помянуть маму своим, только ей известным способом.

Светлана осторожно разогнула старую фотографию и вгляделась в изображение. С потертого на изгибах черно-белого снимка смотрела юная девушка, на вид ненамного старше Виты. По спине Светланы скользнул неприятный холодок. Она всегда думала, что мама выглядит слегка испуганной, потому что фотограф застал ее врасплох. Никогда прежде Светлане не казалось, что выражение лица будущей мамы и бабушки, которую Витка никогда не знала, напоминает лицо человека, увидевшего смерть.




Глава 2


На концерт, посвященный Дню народного единства, в Оломский дом культуры набилась куча народу. Односельчане целенаправленно передвигались по жарко натопленному залу, напоминая бегущих по своим делам муравьев. Мужчины и дети в меховых унтах бесшумно сновали по наклонному полу, за ними следовали, стуча каблучками, нарядные, переобутые в выходные туфли женщины. Хлопали обитые красным плюшем сиденья, приветственно жужжали разговоры. Не обращая ни на кого внимания, Геннадий уверенно прошел вперед, где сидело улусное начальство. Нарушая неписаный протокол, он непринужденно занял место по правую руку главы улуса Феофанова. Светлана слегка задержалась, здороваясь и отвечая на кивки, и пока подошла, то свободным осталось только место в третьем ряду с краю.

По левую руку Феофанова восседала его супруга, бледная женщина неопределенного возраста с прореженными в ниточку бровями и массивным бриллиантовым колье на конопатой груди. Геннадий перегнулся через начальственного соседа и что-то сказал его жене, в ответ запорхали, одобрительно вздернулись ниточки бровей. Еще несколько фраз, сказанных на этот раз обоим, и на коричневый профиль главы наползло выражение сытого удовольствия. Светлана сдвинулась с краешка кресла вглубь и почти расслабилась.

Дед Геннадия приехал в Оломск из-под Тулы совсем молодым, со временем женился на «пашенной», так местные называли сначала русских поселенцев, затем их потомков, получившихся от смешанных браков. Отец Геннадия женился на чистокровной якутке, так что сам Геннадий считался уже почти своим. Светлана лучше других понимала, каким важным было это «почти». Умение быть своим среди чужих требовало гибкости и эквилибра.

Потух свет, затихли голоса. Концерт сорвался с места в карьер, по сцене закружили пышные юбки танцовщиц, грациозно, словно крылья, взлетели руки. Светлана с замиранием сердца смотрела, как кружилась в танце ее дочь. Исчезла знакомая, слегка неуклюжая подростковая походка, расправились плечи, вздернулась голова, далекими звездочками засияли глаза. Светлана украдкой посмотрела на мужа. Геннадий перестал разговаривать с соседями и неотрывно смотрел на сцену. Светлана обвела взглядом зал. Десятки лиц, множество выражений. Знакомые и не очень, женщины, мужчины, дети, старые и молодые, все как один смотрели на танцующих на сцене девочек. Светлану охватило зябкое, неуютное чувство, она отвернулась обратно к сцене, где под пристальным огнем всеобщего внимания мотыльками порхали ничего не подозревающие юные танцовщицы.


* * *

Зима в этом году началась необычно. В середине октября стукнули бесснежные морозы, затянуло толстым льдом лужи, под ногами жалобно заскрипела голая, замерзшая комьями земля. Снег выпал только недавно, заботливо укутал исстрадавшуюся землю и принес облегчение. Круговорот природы вернулся в нормальное, привычное русло.

Светлана приложила руку козырьком к глазам и поглядела вслед мужу и дочери. Геннадий с Витой неслись по целине, взметая ногами свежий, искрящийся под солнцем снег, как два сумасшедших, вырвавшихся на волю жеребенка. Вернее, жеребенка напоминала Витка, а Геннадий скорее походил на ошалевшего от весеннего гона жеребца. Светлана удивилась пришедшему в голову сравнению и ускорила шаг до легкой рыси. Интересно, кого будет напоминать она сама, если помчится по снегу, беззаботно взбрыкивая коленями и выделывая ногами шаловливые круги?

Витка на мгновение повернула назад румяное от мороза лицо, беззаботно дернулись вылезшие из-под шапки тугие, закрученные в спирали волосы. Сердце сжало тем же зябким тревожным чувством, какое Светлана испытала во время концерта. Издалека Витка выглядела почти взрослой, всего на несколько сантиметров ниже Светланы, длинноногая и ладная. Что-то ждало ее впереди? Какие тревоги и горести, которые не сможет отвести материнская рука? Светлана замедлила шаг и перевела дыхание, чувствуя, как на лбу выступили капли холодного пота. Аптекарша предупреждала, что у некоторых пациентов снотворное может вызывать чувство беспричинной тревоги. С Виткой было все в порядке, ничего плохого не могло случиться с ребенком, вокруг которого заботливо скакал отец!

Когда Светлана поднялась на холм к дому, Геннадия и Витки уже не было видно, только покачивалась распахнутая настежь калитка. Светлана зашла во двор и заперла за собой калитку, клацнула под рукой застывшая на морозе металлическая задвижка. Солнце, сиявшее с неба всего минуту назад, скрылось за тучей, по двору там и сям сгустились длинные синие тени. Свежий снег саваном лежал на земле, замаскировав жалкие, голые ребра теплиц. Поднялся небольшой ветер, с теплиц, с пушистой снежной шапки на навесе заброшенного булууса[1 - См. значение в словаре в конце книги.]в дальнем углу двора просыпалась мелкая снежная пыль. За воротник Светланиного полушубка забежала ледяная струйка воздуха.

В конце лета, в один из последних по-настоящему жарких дней, когда казалось, что солнце наконец отогрело озябшую за долгую северную ночь душу, Светлана обнаружила дверь в булуус открытой и зашла посмотреть. Багровый, потный Геннадий торопливо укладывал доски поверх спуска вниз.

– Какой запах, – Светлана зажала рукой нос, – нечеловеческий!

– Подтопило, – пробормотал сквозь зубы Геннадий, – дед про булуусы ничего не знал, в нормальном леднике мясо могло бы хоть сколько пролежать.

– Ты еще про мамонтов вспомни, – прогнусавила Светлана, стараясь дышать только ртом.

– Мамонты прекрасно сохраняются в вечной мерзлоте и лежат там по десятку тысяч лет, – на одном дыхании продекламировал Геннадий и силой вытолкал Светлану наружу.




Глава 3


Длинный, суматошный день подходил к концу. Угомонилась Вита, в ванной комнате рядом с детской уютно шумел водой Геннадий. В большой ванной, в которую можно было попасть из спальни, недавно засорился слив, сантехник обещал прийти в среду, не раньше. Хорошо хоть, оба унитаза работали исправно. Первые годы совместной жизни Светлану удивляло, как мало «мужской работы» готов был взять на себя Геннадий. «Руками работают те, кто не может работать головой», – отговаривался он. Светлана отмалчивалась, про себя недоумевая, почему он женился именно на ней. Она и на инженерно-технический факультет пошла именно потому, что ей нравилось делать что-то своими руками.

Одним из немногих дел, в которых Геннадий участвовал с удовольствием, было приготовление разных напитков. Сегодня горячий шоколад у него не совсем удался и слегка горчил на языке. Светлана отставила в сторону кружку и вытащила из пакета концертное Виткино платье. В свете настольной лампы засияли радужными красками расшитые стеклярусом узоры, напомнив, как блестели после выступления Виткины глаза.

– Все хлопочем? – неожиданно близко сказал Геннадий.

Плотный ворс ковра заглушил шаги, и Светлана не услышала его приближения.

– Ну что ты вздрагиваешь, чай не чужой, – пробурчал Геннадий.

Он перегнулся через Светлану и нежно дотронулся до рукава Виткиного платья.

– Красавица наша.

– Тьфу три раза, – сказала Светлана, с неудовольствием отмечая, каким блеющим получился собственный голос.

– «Тьфу три раза?» – передразнил Геннадий, слегка обнимая ее за плечи теплыми, неожиданно ласковыми руками. – Старушка ты моя суеверная!

На Светлану пахнуло жаром его распаренного после ванны тела, на руках ожили, встали дыбом тоненькие волоски. Светлана пристыженно опустила глаза, пятнадцать лет вместе, пора бы перестать думать про секс! Или не пора? Какие там были нынче параметры счастливого брака? Как странно, что до этого момента она про секс даже и не вспоминала. Когда они в последний раз были вместе? После дня рождения? Нет, это было позже, в начале августа, когда Витка с подружкой укатили в спортивный лагерь.

– Лучше быть суеверным, чем сглазить собственного ребенка, – пробормотала Светлана.

– Ты же не боишься, что я «сглажу» собственную дочь? – Геннадий оскорбленно запахнулся в длинный велюровый халат.

– Ничего я не боюсь, – промямлила Светлана.

В душе приподнял ехидную голову сорняк растущего дискомфорта.

На работе, на улице, где угодно Светлана чувствовала себя вполне вменяемым членом общества. Это дома она часто чувствовала себя как на иголках. Спать могла только со снотворным, есть – только вместе с дочерью, даже тишина временами казалась неправдоподобно зловещей. И эти несвоевременные мысли про секс. Тягучие, почти болезненные.

Геннадий обошел стул, на котором она сидела, и пристроился на краю стола. Пригладил волосы ладонью, проверяя, не выбилась ли из пробора упрямая волнистая прядка, и внимательно посмотрел ей в лицо.

У Светланы мгновенно упало сердце.

– О чем хмуримся? – осторожно, словно ступая по склизким камням, спросил Геннадий.

– Ты сделал лицо.

– Лицо? – переспросил он, твердея взглядом.

Светлана неопределенно пожала плечами.

– Бросай работу, – сказал он тоном, каким говорят с расшалившимся ребенком, – ночь на дворе.

Ночь. Простое, обыденное слово вызвало у Светланы сосущую боль под ложечкой. Сколько бы она ни откладывала, чем бы себя ни занимала, ночь и все, что к ней прилагалось, неотвратимо подступала все ближе и ближе.

Геннадий сочувственно покачал головой.

Светлана виновато опустила голову. Иногда казалось, что муж обладает сверхъестественным чутьем и, как бы она ни скрывала, легко считывает ее состояние. Наверное, именно это имелось в виду, когда говорилось: жена что открытая книга. Не поэтому ли у них давно не было секса, что все «страницы» давно прочитаны и неинтересны?

– Блестки кое-где отлетели, надо подшить, – сказала она.

Нетерпеливо качнулась на весу нога в сланцах. Все у Геннадия всегда было разложено по полочкам. Каждая вещь имела свое, особенное назначение: тапки для «водных процедур», теплые меховые тапочки со специальными монгольскими верблюжьими стельками для зимы, кожаные открытые шлепанцы для лета. На какую, интересно, полочку муж взгромоздил ее? Жена – невротик? Жена – прочитанная книга?

Светлана выкарабкалась из-за стола и зарылась лицом в шкафчик со швейными принадлежностями.

– Целый выходной впереди, завтра закончишь, – нетерпеливо сказал Геннадий.

– Я мигом, – пробормотала она, – платье может скоро понадобиться, вдруг они на гастроли соберутся.

– Ты заметила, что наша армянская Белладонна все чаще ставит Виточку в первый ряд? – В голосе Геннадия прорвалась горделивая нотка.

– Белла, а не Белладонна, – поправила Светлана, чувствуя себя ребенком, которому разрешили пожить чуть дольше, а не сразу отправляться в кровать, – и при чем тут национальность?

Она откинула крышку обшитой нарядным штапелем швейной коробки и выбрала иголку с подходящим ушком.

– Каждый должен знать своих предков и не брезговать своими корнями, – наставительно сказал Геннадий, небрежно закидывая ногу на ногу.

Пола халата соскользнула вниз и оголила бедро. Кожа на бедре была гладкой и сияла здоровым, ухоженным блеском, которому бы любая женщина позавидовала. Светлана отвела глаза. И пятки у него никогда не были такими шершавыми, как у нее. Утром надевала колготки и чуть не порвала. Не жена, а ходячий позор!

– Ты меня слушаешь?

Светлана кивнула, пытаясь припомнить, о чем, собственно, шел разговор. Геннадий любил говорить на высокие темы, некоторые речи повторялись почти слово в слово. Про что он только что говорил? Что-то про «брезговать своими корнями». Неудивительно, что она перестала слушать, именно этим она занимается всю свою жизнь. Осуждает маму, злится на исчезнувшего с горизонта отца? Со дна желудка поднялось знакомое мутное чувство, первый сигнал подступающей хандры. Светлана опустила глаза и сконцентрировалась на дочкином платье. Одна из стеклянных бусин на платье была выдернута с корнем, оставив после себя небольшую рваную дыру. Светлана сняла с подставки подходящую нитку, откусила нужную длину и потерла влажный кончик между пальцами, чтобы было легче попасть в игольное ушко. Было бы здорово, если бы жизнь состояла из таких же простых и подъемных задач, как вдевание нитки в иголку.

– Мы такие, какие мы есть, хотим мы того или нет, прошлое впечатано в наш генетический код навсегда, – сказал Геннадий.

Навсегда? Светлана опустила вмиг ослабевшие руки.

За первой волной дурноты накатила другая, за ней – еще. Иголка в руках стала вдруг неуправляемо скользкой, что-то не то стало происходить с глазами, расплылся радужными кругами узор на Виткином платье.

Светлана посмотрела на Геннадия и тут же остолбенела. Никогда раньше она не видела ничего подобного. Светлана яростно заморгала, надеясь, что с глаз свалится странная, искажающая действительность пелена. Муж улыбался странной, почти волчьей улыбкой. Улыбкой, которой одаривают… доверчивых Красных Шапочек…

– Опять накатило? – тихо прорычал Геннадий, тлея недобрыми угольками глаз.

«Не может быть, – ошарашенно подумала Светлана. – Это не я, это… снотворное! Какое все-таки странное у лекарства название. Донормил. Донор. Мил. Милый донор? Милый „друг“, который поселяется в голове и начинает жить твою жизнь вместо тебя? Когда каждая мысль, каждое чувство, все, что происходит с тобой и с другими, выглядит чужим и незнакомым? Дорогой волк, почему у тебя такие большие глаза и такие большие зубы?»

«Тоже мне бабка с пирожками», – брюзгливо сказал голос в голове.

«Это Красная Шапочка была с пирожками, а не бабка», – мысленно возразила голосу Светлана и тряхнула головой, надеясь, что резкое движение вставит мозги в более-менее нормальное положение.

– Что происходит? – спросил искаженный, далекий голос Геннадия.

– Я сейчас, сейчас! – прокричала она в ответ, продолжая мотать головой.

Крик получился подозрительно тихим и растянутым, словно прошелестела по старым листьям беременная гусеница.

Светлана подняла тяжелую руку и как можно аккуратнее воткнула иголку в мягкую плюшевую подушечку в форме сердечка.

– Пойду воды принесу, – прогулькал Геннадий и зашлепал в сторону двери на своих не шершавых пятках.

Когда Светлана открыла глаза опять, улыбка на его лице нисколько не напоминала волчью, а в глазах и в помине не было злых огоньков.

Светлана приняла из его рук чашку и залпом опорожнила, на нёбе остался знакомый кислый вкус.

– Донор… мил? – уточнила Светлана. – Я думала, шипучие таблетки уже кончились.

– В кабинете еще упаковка оставалась. – Геннадий поднял с пола Виткино платье. – Отпустило?

– Спасибо, – проскрипела Светлана чужим голосом.

Геннадий недоуменно свел к переносице брови.

– Я тоже хочу такую щеточку, – выдавила Светлана.

– Щеточку?

– Для бровей, как у тебя. Вон какие у тебя брови… гладкие, – объяснила она как можно более ровным голосом, вставая на подрагивающие ноги, – пойду посмотрю, как там Витка.

– Вита спит, я проверил, – окончательно нахмурился он.

В наступившей тишине стало слышно, как в старой печной трубе на крыше натужно взвыл ветер.

– Метель… разыгралась. – Светлана украдкой вытерла потные ладони о домашние брюки, про себя надеясь, что на плотном темном трикотаже не останется позорных мокрых следов.

– Ноябрь на дворе, – успокаивающим тоном сказал Геннадий, слез со стола, шлепнули по пяткам тапочки, и отошел к темному квадрату незанавешенного окна, – до метелей еще далеко.

На этот раз дурнота нахлынула на Светлану без предупреждения. Сократились, надвинулись темные стены, оставив крошечный освещенный островок у дрожащих ног. Светлана ухватилась за спинку стула, изо всех сил стараясь запомнить, что побочный эффект проявился почти сутки спустя после употребления снотворного. Что, интересно, скажет об этом добрый доктор… Айболит?

– В Интернете пишут, что у Донормила могут быть сильные побочные эффекты, – выдохнула она, борясь с цепляющимся за щеки языком.

– Умели в старину строить, – голосом Геннадия отозвалась через паузу темнота, – бревно к бревну, из лучшего дерева. Отец рассказывал, что, когда дед заложил дом, кругом была пустота. Дед выбрал самое высокое место, подальше от дороги. Тогда ни у кого заборов не было, только изгородь, для скотины, а он сделал забор в полтора человеческих роста. Подозрительный был человек.

Светлана знала историю родового дома Золотаревых почти наизусть, но на этот раз в рассказе мужа прозвучало нечто новое, незнакомое, словно приоткрылась щелка в наглухо запертой прежде двери.

– Гена… мне чудится всякое, – прошептала она, – голоса слышатся…

– Не бери в голову, – тихо, словно про себя, сказал Геннадий, – у каждого есть свои слабости. Надо уметь с этим жить.

– Надо, – послушно повторила она.

Темнота перестала быть острой, отодвинулась за стены. Рой снежинок с улицы ударился о тройное стекло окна и разлетелся вдребезги.

Светлана проглотила застрявшее в горле сердце и опустилась на стул. В голове перестала ныть дребезжащая, тревожная нота. Геннадий прав: надо просто взять себя в руки. Что бы с ними ни происходило, старый дом стоял, как крепость. Оборонял от непогод и охранял старые, забытые секреты.



Снотворное подействовало моментально, мир накрыло плотной белой простыней. Растворились границы, перемешались друг с другом звуки. Тревожная нота перестала терзать мозг. В середине ночи приснился приплюснутый Гена. Он шевелил плоскими, как у лягушки, губами и взбрыкивал овальными босыми пятками, затем исчез, оставив после себя люминесцентную дорожку в никуда. Светлана побрела за ним вслед на невыносимо тяжелых ногах, проваливаясь по колено в липкую зеленую жижу.

Где-то далеко в густой и плоской, как листок бархатной бумаги, темноте жалобно заплакал ребенок.

Вита? Наверное, снова написала в кровать, и надо было вставать, менять постель. Светлана подняла с подушки тяжелую, невыносимо тяжелую голову и нащупала холодное, пустое место рядом.

– Гена, – прошептала она, открывая невидящие глаза. – Вита плачет. Принеси ее сюда, пусть поспит… перед садиком.

– Спи, – сказал далекий, словно из коридора, голос мужа, – никто не плачет, это просто сон. Вита уже давно не ходит в детский сад.

– Утро уже? – пробормотала Светлана. – Почему ты не спишь?

– Сплю.

Светлана почувствовала, как упруго поддался под весом мужа новый эргономичный матрас.

– Где ты был?

– Тут я, тут, – сказал Геннадий, удобнее устраиваясь на кровати, – все хорошо…

«Все хорошо», – повторила про себя Светлана, проваливаясь в липкий зеленый омут химического сна. Где-то далеко снова заплакал ребенок, голосом мучительно похожим на голос дочери.




Глава 4


После получения диплома инженера-строителя полагалось отработать на стройке хотя бы два года, но Гену эта мысль просто рассмешила. «Мне не нужна жена в каске и с матюгальником», – сказал он и устроил Светлану в улусное управление образования. Статная начальница управления поначалу на Светлану хмурилась, а потом то ли привыкла, то ли смирилась, хотя последнее было вещью невероятной. Дядя Федор, как тайком называли начальницу не только подчиненные, но и учителя, мириться не любила и не умела. Ничто не ускользало от ястребиного взгляда Федоры Игнатьевны, которая знала подноготную не только своего ведомства, но и людей, ничего общего с образованием не имеющих.

Когда Светлана только начинала работать, отдел информационного обеспечения состоял из двух людей – старенькой заведующей и ее самой. Заведующую, которая так и не нашла «общего языка» с компьютерами, вскоре отправили на пенсию, и Светлана осталась сама себе голова и нечистая совесть. Помогли курсы повышения квалификации и постоянное переобучение персонала, через несколько лет Светлана перестала чувствовать себя самозванкой и не стала сопротивляться, когда дядя Федор предложила заведовать всем отделом. Теперь у Светланы были трое подчиненных и свой кабинет.

Время после ночи кошмаров ползло со скоростью улитки на склоне горы. В девять тридцать две Светлану окончательно одолел голод. Завтрак она проспала и поэтому, не дожидаясь обеденного перерыва, сходила на первый этаж в кафе для сотрудников, согрела в микроволновке прихваченный из дома суп в пластмассовом контейнере и вернулась за свой стол. Гороховый суп выглядел так же малопривлекательно, как и вчера вечером. Отношения Светланы с супами по-прежнему оставляли желать лучшего.

– Зато я человек хороший, – пробормотала Светлана неубедительным даже самой себе голосом.

Она набрала суп в ложку и осторожно принюхалась. Пахло вареными носками и чем-то еще таким же малоаппетитным. Светлана тщательно размяла суп ложкой, склизкие комки неохотно смешались с остальной массой. Суп стал выглядеть более однородным, но остался таким же непривлекательным. Светлана воткнула ложку обратно в суп и задремала с открытыми глазами. Трудность состояла в том, чтобы расставить локти под правильным углом, чтобы они не расползлись под давлением. Один из немногих трюков, которому ее научил отец, перед тем как навсегда укатить из ее жизни.

Без стука распахнулась дверь кабинета, Федора Игнатьевна окинула Светлану зорким взглядом.

– Хмельной да сонный не свою думу думают!

Светлана сморгнула остатки сна и спрятала под стол дрожащие руки, чувствуя себя алкоголиком, которого застукали с протянутой к бутылке рукой.

– Смотри, как руки дрожат, – дрогнула массивным подбородком начальница.

– Я не пью, – еле слышно пробормотала Светлана.

– Я знаю, – звучный голос дяди Федора непостижимым образом отразился от стен и многократно усилился, – поезжай в город, заодно и проветришься. На складе пособия появились, карты мира по географии для шестого класса и пробирки для химии.

Главный специалист Катенька просунула голову в дверь и вопросительно посмотрела на Светлану. Полномочия информационного отдела имели привычку раздуваться и сужаться в зависимости от представлений своенравной начальницы.

– Мы этим не занимаемся, – сказала Светлана, – пусть отдел обеспечения кого-то из своих отправит.

Катенька удовлетворенно кивнула и убрала из двери голову.

– Образование должно быть общим делом, – протрубила Федора Игнатьевна, – и тебе не помешает встряхнуться.

– Я не могу, – взмолилась Светлана, – надо проанализировать результаты осенних олимпиад по улусу, и у Виты скоро начинаются репетиции к новогоднему концерту, надо подготовиться.

– Когда уже ты научишься делегировать? – сказала начальница. – И не выдумывай, репетиции начнутся только через три дня. У Лилечки сестра заболела.

– У Лили есть сестра? – спросила Светлана.

– Сестра мужа, которая живет вместе с ними. Хорошая женщина, только нервная слегка.

«У Лили есть муж?» – хотела спросить, но удержалась Светлана. Руководитель ансамбля «Полярные звездочки» казалась дамой богемно свободной, было трудно представить ее обремененной традиционными узами и обязанностями.

– Когда получишь пособия, возьми до автовокзала такси и не забудь получить чек. Потом сдашь Ираиде в бухгалтерию, я подпишу, – сказала Федора Игнатьевна, – и прекрати ныть. У женщины должна быть своя жизнь, а не только обслуживание мужа и ребенка. У Геннадия и мама такой же мышкой прикидывалась, пока не сбежала к родителям.

– У меня нет родителей, только тетя Маша, – брякнула Светлана, – некуда мне сбегать.

– Я знаю, – отрезала начальница. – Иди за мной.

Светлана вылезла из-за стола и заковыляла за начальницей.

Они прошли сквозь общую комнату со столами, за которыми сидели сотрудники отдела. Катенька сделала в спину дяди Федора страшные глаза. Егоров, старший по возрасту и самый бесполезный из троих, укоризненно покачал головой.

Федора Игнатьевна царственно поплыла по коридору, зашарахались по стенам, давая дорогу, встреченные коллеги. Светлана почти вприпрыжку неслась следом, про себя дебатируя с начальственной спиной. Было бы практически невозможно объяснить дяде Федору, что все, чем Светлана занималась дома, все это «обслуживание» можно было бы тоже обозвать «миссией», любимым словом начальницы. В конце концов, не все люди были созданы для выполнения больших целей. Федора Игнатьевна выбрала целью своей жизни служение образованию, задача Светланы была гораздо скромнее. Каждый день, наполненный улыбкой дочери, отогревал душу и словно возвращал кусочек себя. Может быть, к тому моменту, когда Вита вырастет, в сердце Светланы закроется, зарастет дыра.

Федора Игнатьевна зашла в приемную и, не говоря ни слова, проследовала мимо стола секретарши в свой кабинет. Даяна Дмитриевна, симпатичная женщина средних лет с постоянно сонным выражением лица, неуклюже вскочила с кресла и бросилась открывать дверь.

Кабинет Федоры Игнатьевны был самым большим на этаже, но выглядел меньше своих размеров. Высокие до потолка стеллажи занимали две стены. За стеклянными дверцами стеллажей находилась практически вся история районного отдела образования начиная с восьмидесятых и заканчивая современностью. У стеллажа с начищенными до блеска кубками и рамками фотографий стояли массивный полированный стол и кресло, больше напоминавшее трон. С центральной фотографии на столе строго смотрел первый президент республики в компании группы товарищей, включая саму Федору Игнатьевну.

– Отправляйся прямо сейчас. Если поторопишься, как раз к концу рабочего дня успеешь. – Федора Игнатьевна села за свой стол и надела очки. – Завтра на работу можешь не выходить. Проведай сестру. Ее Аида зовут, насколько я помню? У тебя есть сумка на колесах?

– Дома есть небольшой чемодан, – сказала Светлана, с трудом удерживаясь, чтобы не вытянуться в струнку.

– Маленький чемодан не подойдет, карты обычно в рулонах, – отрезала начальница, – возьми мою сумку, в шкафу. И не забудь веревку, коробка с пробирками будет тяжелой.

Даяна Дмитриевна, сфинксом застывшая на входе, очнулась и, коротко кивнув, исчезла за дверью.

– Вес нетто пять килограмм семьсот двадцать грамм плюс коробка, – сказала Федора Игнатьевна, вглядываясь в экран компьютера.

– Пусть все-таки снабженцы съездят, – взмолилась в последний раз Светлана, – или кто-то из учителей, им тоже, небось, хочется в город смотаться… за казенный счет.

– У каждого учителя по тридцать с лишним человек в классе, – помрачнела начальница, – только в гимназии дела обстоят лучше. Город рядом, хорошие учителя уезжают, а плохих мы не держим. Мой тебе совет: старайся думать не только о себе, но и о других. Жизнь станет только богаче.

В дверь протиснулась Даяна Дмитриевна в обнимку с огромной сумкой и с грохотом поставила ее на колеса. Светлана вздрогнула, на темном габардине сумки изгибались оранжевые цветы-мясоеды, а в утробу при старании можно было бы легко запихать карликового гиппопотама.

– Счастливого пути, – пробасила Федора Игнатьевна.

– Ага, – подавилась Светлана, – только мужу скажу, что сегодня не приду домой.




Глава 5


Автобус до города выглядел полупустым, Светлана с грохотом втащила сумку дяди Федора по ступенькам. Лицо женщины у окна показалось смутно знакомым, но не настолько, чтобы останавливаться. Светлана облегченно кивнула женщине, впихнула сумку в проход и пошла к своему месту, стараясь не сильно грохотать колесами. Жизнь в якутском поселке имела свои неудобства. Каждый встречный-поперечный считал своим долгом осчастливить тебя перекрестным допросом: куда, зачем, на сколько, как дела у мужа или у мыши, которая в прошлом году померла в твоем дворе. В поселке ее детства народ был в основном приезжий, народ ехал на Север на заработки из разных уголков страны, были и те, кто прижился в поселке после амнистии политических заключенных. Ни те ни другие обычно не спешили раскрывать малознакомым душу. В Покровске, где она жила после маминой смерти, якутов было гораздо больше, но стиль жизни напоминал городской. Люди занимались своими делами и не лезли к другим с разговорами.

Геннадий всю жизнь провел в Оломске и мог затеять разговор с кем угодно, легкость, с которой он это делал, вызывала у Светланы ощущение собственной неуместности. По какой-то неясной причине лишними начинали казаться руки. И Витка была точно такой же. У Светланы сердце кровью обливалось, когда при встрече с малознакомыми людьми дочь безудержно и невпопад краснела, беспокойно перебирая пальцами первую попавшуюся под руку вещь. Малышкой Витка была другой, могла запросто подойти к любому незнакомому ребенку. В какой момент все изменилось? Прав был Геннадий: некоторые вещи доставались нам по наследству, хотели мы того или нет. Было невозможно угадать, какие страхи и дурные привычки родители передали по наследству детям.

Светлана сняла пуховик и удобнее устроилась в кресле. Исчезло за окном здание вокзала, убежала за поворот старая одноэтажная поликлиника, неровным строем побежали новые и старые дома. Шурша гравием, автобус выехал за границы поселка. С плеч Светланы словно свалился тяжелый груз, чем дальше она отъезжала от дома, тем легче становилась голова. Навалилась приятная усталость, Светлана откинула кресло и немедленно провалилась в сон.

Светлане снова снилась ранняя осень, время, когда еще не наступил ноябрь и дыхание зимы и смерти еще не опалило тайгу. На этот раз лес выглядел неоднородно. На дрожащей осине еще держалась цветными пятнами листва. Рядом с осиной тянула к небу голые, беззащитные ветки молодая березка. Где-то во тьме в глубине леса находился дом, где с нетерпением ожидали ее возвращения. Светлана напрягла глаза, пытаясь увидеть нужную тропинку. Вздрогнули, зашептались толпившиеся в низинах сумрачные тени. Тревога расправила жилистые крылья, на миг перехватило горло, но вместо страха пришло другое, полузабытое чувство. Чувство спокойствия и свободы. Чувство, что все будет хорошо, что все страхи – это всего-навсего тени прошлого, которые живут в голове. Словно по заказу изменился пейзаж, перестали казаться обрубками ветки, успокоились тени. Сумерки, еще мгновение назад мутные, приобрели сначала нежный оттенок топленых сливок, затем порозовели и стали прозрачными. Свет восходящего солнца позолотил верхушки деревьев, и из-за темной гряды сопок выскочил краешек румяного, сияющего светила. Светлану окатило теплом и тихой радостью. Чувствуя себя легкой, как птица, готовая к полету, она раскинула руки…

– Просыпайтесь, приехали, – сварливо сказал голос над ухом, – приехали, говорю. Выходите.

Светлана открыла глаза и оказалась лицом к лицу с хмурой, носатой бабкой с ведром в руках. На синем здании автовокзала за окном автобуса тускло светилась надпись «Якутск».

Под зорким оком бабки Светлана взяла с кресла пуховик и проверила карманы. Одна перчатка оказалась на месте, вторая – нашлась под креслом вместе с шапкой.

– Хорошая шапка, – с угрозой сказала бабка.

– Спасибо, – пробормотала Светлана.

По непонятной причине поворачиваться к бабке спиной не хотелось, Светлана выдернула сумку из-под кресла, подхватила вещи в охапку и задом попятилась к выходу. Габардиновые цветы-мясоеды на сумке одобрительно ощерились.

Снег в городе выглядел грязным и старым. Утрамбованный сотнями ног, он сердито поблёскивал на тротуаре и несвежими кучами жался вдоль улицы.

Преследуемая грохотом колес сумки, Светлана дошла до остановки маршрутного такси, но в последний момент передумала и направилась к магазину «1000 мелочей». Дела могли чуть-чуть подождать. Витка проиграла генетическую лотерею, лучшая мама на свете досталась кому-то другому, но Светлана могла постараться и сделать так, чтобы следующее концертное Виткино платье получилось всем на загляденье!

Дверь в магазине была неожиданно тугой, Светлана взгромоздила сумку на плечо и вцепилась в ручку обеими руками. Напоминая себе бабку из детской сказки про репку, Светлана дернула дверь на себя и кое-как впихнула себя и сумку в образовавшуюся щель. В темном тамбуре между дверьми пахло резиновыми подметками, промасленными гвоздями и чем-то еще, к чему не хотелось принюхиваться. Светлана торопливо умяла сумку в блин на колесах и ввалилась внутрь.

На витрине под стеклом зазывно блестели россыпи бисера, сияли светом бусы и украшения, переливалась красками укутанная в мотки мишура для рукоделия. Большая брошь в виде страусиного пера просто просилась на костюм для новогоднего Виткиного выступления! Светлана откашлялась и нерешительно махнула рукой в сторону миниатюрной продавщицы.

Продавщица сложила губы в угрожающее сердечко и оглядела Светлану с ног до головы. Что-то было в этих городских девицах, что вызывало у Светланы дурацкую робость. По шее потекла позорная струйка пота. Продавщица взмахнула безупречно накрашенными ресницами и подошла.

– Что желаете?

Чувствуя себя непрошеным гостем, Светлана повернулась боком, чтобы скрыть неприглядный блин сумки на плече и ткнула пальцем в стекло.

– Какую именно? – Продавщица дернула плечом и зацокала по стеклу безупречными вишневыми ногтями.

– И эту тоже. – Светлана поджала пальцы в маникюре недельной давности и обрубком указательного пальца указала на изумрудный куст с пламенными цветами.

Продавщица положила броши на прилавок и качнулась на каблучках:

– Что-то еще?

Светлана наклонилась к стеклу. Сумка воспользовалась оказией, соскользнула с плеча и с грохотом шмякнулась на пол.

– Извините, это все, – пробормотала Светлана, небрежным движением запихивая сумку под прилавок.

Продавщица подобрала губы в осуждающую полоску, но ничего не сказала.

Светлана поспешно стянула с головы шапку и приложила к ней первую брошь. Страусиное перо вспыхнуло огнями, придав шапке диковинный, восточный вид.

«Не каждый может позволить себе все, что пожелает. У людей порой нет средств на самое необходимое». Голос Геннадия прозвучал настолько ясно, что Светлана невольно огляделась по сторонам. Геннадий был, скорее всего, прав, и не только потому, что лучше понимал односельчан. Вряд ли Светлане удалось бы уговорить родителей раскошелиться на дорогие побрякушки для выступления. Конечно, Светлана могла бы купить брошь только для Витки, но было бы лучше, если бы все участники ансамбля выглядели со сцены одинаково привлекательно. И потом, Геннадий не раз говорил, что люди в поселке не любили, когда кто-то выделяется из общей толпы.

Страусиное перо на шапке немедленно потеряло часть очарования и перестало сиять. Светлана вдруг разглядела, что коготок крепления на одном из фальшивых камней был темнее, чем другие. Дефект? Низкокачественный металл?

– Брать будете? – агрессивно, словно почувствовав колебание, спросила продавщица.

– У вас есть серебряные блестки? – к витрине подошла школьница, на вид чуть старше Витки.

Продавщица бдительно сощурилась в сторону новой угрозы. Школьница дерзко вскинула подбородок.

– Спасибо, я раздумала. – Пользуясь возникшей паузой, Светлана положила обе броши на прилавок и ретировалась к витрине с нитками для вязания.

Нитки были выложены красочной радугой цветов, один оттенок богаче другого. Пламенный красный, напоминающий о тогах римских легионеров, соседствовал с теплым оранжевым цветом, лимонный желтый подчеркивал изумруд зеленого, холодный лиловый цвет солировал на фоне насыщенного черного. Более качественная пряжа красовалась в передних рядах, более скромные мотки лежали подальше. Светлана зажмурилась, пытаясь представить, какой цвет лучше всего оттенит яркую Виткину внешность. Жаль, что у Виты больше не было прежнего детского румянца, а из глаз исчез теплый янтарный огонек. Душу пронзило смутное чувство утраты. Наверное, все матери девочек-подростков чувствуют себя именно так. Да и может ли быть по-другому, когда вместо доверчивой малышки по дому начинает бродить погруженное в себя существо, которое ставит под сомнение каждое твое слово.

– Девушка. – Светлана подозвала продавщицу и показала на несколько мотков.

Продавщица быстро выложила требуемое на прилавок и пошла следить за школьницей, которая интересовалась блестками. «Тяжело быть пожизненной „девушкой“», – подумала Светлана, трогая по очереди мотки. Пряжа насыщенного брусничного цвета оказалась самой мягкой и приятной на ощупь. Светлана вытащила из кармана кошелек. Ни муж, ни сельская общественность не могут запретить красивый красный свитер! Мысль неожиданно вырвалась наружу.

– Вы со мной говорите? – повернулась на голос продавщица.

Светлана смущенно покачала головой. Вот позорище! Стояла тетенька в магазине и разговаривала сама с собой. Светлана натянула на голову шапку и уже собиралась выбежать из магазина, как в голову пришла неожиданная мысль. Она позвонила Белле и выяснила, сколько понадобится страусиных брошей, чтобы хватило на всех. Как и подозревалось, никто не собирался возражать, чтобы Светлана купила «дополнительные аксессуары» на свои деньги. Белла даже назвала ее «меценатом искусства», что заставило Светлану покраснеть. Высокая любовь к искусству не имела ничего общего с ее решением потратиться на дорогие побрякушки. Деньги для того на свете и существовали, чтобы сделать жизнь комфортнее и приятнее. Если бы дело было только в деньгах, у каждого обеспеченного ребенка было бы идеальное детство.

Полчаса спустя Светлана покинула магазин, волоча за собой слегка потолстевшую сумку. Как обычно, разогнавшись, было трудно остановиться, в магазине нашлась куча маленьких и «нужных» вещей. Чтобы не таскаться с покупками по городу, она вернулась на вокзал и сдала их в камеру хранения. После похода за пробирками и учебниками можно будет и впрямь ненадолго заскочить к сестренке. Неожиданно сжало горло, Светлана прокашлялась и громко, словно стараясь разубедить саму себя, сказала:

– У Аиды все в порядке!

В углу зала ожидания зашевелился неопрятный ком одежды.

– Порядки… порядки, – пробормотал бомж, с трудом отлипая от вороха подложенных для тепла газет, – погреться человеку не дают.

– Я не про… вас, – смутилась Светлана.

Бомж с неожиданной скоростью перегородил дорогу и, укоризненно цыкая зубом, протянул руку. От кислого запаха давно не мытого тела засвербело в носу, Светлана выхватила из кармана отложенные на маршрутку деньги и вложила их в заскорузлую от грязи ладонь «человека».


* * *

Темнокожая мультяшная Тиана на экране телевизора вытянула губы, чтобы поцеловать лягушонка.

– Фу. – Вита уронила голову на мягкий кожаный подлокотник.

– Почему «фу»? – спросила сидевшая на краешке дивана Лена.

– Потому что жабы скользкие и противные.

– А по мне, Навин не выглядит противным, – смутилась Лена, – он настоящий принц.

– Это только в сказках лягушки превращаются в принцев, – поморщилась Вита.

– Опять живот болит? – сочувственно спросила Лена.

– Ерунда, – пожала плечами Вита, – папа говорит, это нормально, когда в период болит живот.

– Твой папа… знает про период? – густо покраснела Лена.

– Мой папа особенный, – сказала Вита, – с ним про что угодно можно говорить.

Лена быстро огляделась по сторонам:

– Даже про… секс?

– Что? – растерялась Вита.

Дверь гостиной всхлипнула и разъехалась на шарнирах. Улыбающийся Геннадий обошел диван и поставил поднос на журнальный столик. Цветная обсыпка по краю хрустальных стаканов нарядно отразилась в темном стекле стола.

– Кто готов к банановым коктейлям и пряникам? – голосом заправского официанта прожурчал Геннадий.

– Мы готовы, мы готовы! – восторженно взвизгнула Леночка.

Геннадий приветливо улыбнулся гостье и наклонился к дочери.

– Как животик? – вполголоса спросил он и нежно коснулся ее плеча.

По лицу Виты пробежала мгновенная тень, она перевела взгляд на экран и неопределенно дернула плечом.

Геннадий терпеливо покачал головой и перевел внимание на Леночку:

– Как школа? Много домашней работы задали?

Он взял лежавший на диване пульт и нажал красную кнопку.

– Мы же смотрим! – вскрикнула Вита.

– Извини, – примирительно улыбнулся Геннадий, – не хотел, чтобы Леночке пришлось перекрикивать телевизор.

– У меня громкий голос, – сообщила Лена, – мы уже сделали математику, только география осталась.

Геннадий одобрительно кивнул и положил пульт на журнальный столик.

Вита плотнее закуталась в плед, но ничего не сказала.

Лена отхлебнула коктейля и зажмурилась от удовольствия.

– Ой, как вкусненько! У коктейля в кафе совсем другой вкус.

– Бананы должны быть очень спелыми, – не удержался от улыбки Геннадий, – и мороженого нужно класть побольше. Ванильное лучше всего.

– Вы и мороженое сами делаете? – восхищенно выдохнула Лена.

– Не делает, – перебила отца Вита, – папа привозит мороженое из города и хранит в морозилке.

– Вита у нас настоящая ледяная принцесса, – сказал Геннадий, – сколько хочешь мороженого может съесть. Может, поэтому у нее живот и болит?

Вита уже открыла рот, чтобы возразить, но посмотрела на Лену и промолчала.

– Не переживай, все будет хорошо. Я об этом позабочусь. – Геннадий шутливо ущипнул Виту за щеку и повернулся к Леночке: – Я и не знал, какая хорошая у моей Виты подружка. Обещай, что будешь чаще к нам приходить.

– Пап, – Вита сморщилась, словно от боли, – ты не знаешь, когда мама придет с работы?

– А что такое? – Геннадий вопросительно вздернул одну идеальную бровь. – Мама поехала в Якутск по работе. Если не задержится, то вернется завтра после обеда.

– Мне она ничего не говорила, – надулась Вита.

– Мама торопилась и сказала только мне, поэтому я пораньше пришел с работы. – Геннадий внимательно посмотрел на дочь.

Вита растерянно пожала плечами.

– Есть такая пословица, – медленно, тщательно выговаривая каждое слово, произнес Геннадий, – муж да жена – одна сатана.

– А моя мама в Сатану не верит, – выпалила Леночка, – только в Бога.

Она залпом допила коктейль и принялась увлеченно слизывать кристаллики цветного кондитерского сахара по краю хрустального стакана. По ее лицу, по столу, по подносу заскакали радужные блики отраженного света.

– А ты, Леночка, в кого веришь? – спросил Геннадий, завороженно следуя взглядом за бликами света на раскрасневшемся Леночкином лице.

– В принцев она верит, – фыркнула за спиной отца Вита, – в мультяшных.




Глава 6


Небольшая кухня сияла светом и теплом, на заварочном чайнике задорно улыбался сшитый из махровой ткани белоснежный мишка. Белая фарфоровая посуда, веселые шторы, подвязанные бантами, милый, слегка кукольный антураж для миниатюрной, неубиваемо позитивной Аиды.

– Правду говорю, Семеныч только руку мне на плечо положил. Больше ничего такого не было! – Аида кокетливым движением заправила за ухо выбившуюся прядь и выжидательно улыбнулась.

Светлана с усилием перевела взгляд на другую половину ее лица, на которой переливался желтым и зеленым заживающий фингал. Внутри вздулся и опал бессильный пузырек гнева.

– Как ты можешь так жить! Из всех ухажеров умудрилась выбрать того, кто способен поднять руку на женщину.

– Не я одна, – нахмурилась Аида, – можно подумать, отец был лучше.

Не может быть, чтобы Аида помнила, вздрогнула Светлана.

– Тогда было другое время. Мама…

– Вечно ты ее защищаешь, – вспыхнула Аида, но тут же сдержала себя и сказала уже другим, примирительным тоном: – Ты не думай, Стаська – хороший. Дернуло меня заигрывать с ментом…

– Мужчина, который положил тебе руку на плечо, – милиционер? – растерялась Светлана. Количество участников трагикомедии Аидкиной жизни росло на глазах.

– Нет, – досадливо помотала головой Аида, – Семеныч – сосед. А мент, он мордастый такой… симпатяга. Коляску помог в подъезд затащить.

– Ты была с ребенком и при этом кокетничала с прохожим милиционером? – не удержалась от тяжелого вздоха Светлана. Объяснять сестре, как должна себя вести замужняя женщина, было так же бесполезно, как ловить ветер.

– Это еще на той неделе было, до садика, где бы я Вадика оставила, по-твоему, – вскинулась Аида. – И вообще, мне нельзя сейчас тяжелое поднимать!

Нотация увязла у Светланы в зубах.

Аида расправила на животе пестрый халат и сморщила нос в улыбке.

Светлана беспомощно всплеснула руками. Они с Аидой выросли, обзавелись мужьями и детьми, и только одно осталось неизменным: сестренкина улыбка, лукавая и в то же время странно застенчивая.

– Мужчины не должны бить беременных женщин, – тихо сказала Светлана.

Слова получились пустыми и механическими, будто проскрежетала старая ручная мясорубка, которую мама купила у отъезжающих на родину соседей-украинцев. Мужчины. Не должны. Как будто она не помнит синяки на маминых руках. Не помнит виноватое лицо отца на следующий, трезвый, день.

– Стаська не знает, что я беременна. – Аида потупилась, занавесила глаза челкой.

– Почему?

– Ну что ты прям как тетя Маша! – тоненько вздохнула Аида. – Она мне тоже весь мозг выела. Глаза не крась, вставай раньше ребенка, натуральное питание лучше, чем каша из коробки…

– Ты разве не согласна, что кашу лучше варить са…

– Конечно, согласна, – перебила Аида, – но, если делать все правильно, не остается времени на жизнь! Я Стаське про беременность не говорю, потому что еще не знаю, хочу я второго ребенка или нет!

– Ты же всегда хотела троих. Два мальчика и дочь.

– Может, передумала, – надулась Аида, – ты сама говорила, что надо думать о будущем.

Светлану обдало жаром смутного подозрения. Сестренка никогда не отличалась предусмотрительностью, думать о последствиях было обязанностью Светланы. Разве что… Собираясь с духом, чтобы спросить, Светлана сжала руки в замок. Не может быть, чтобы Аида была настолько бестолковой!

– Ты уверена, что ребенок от Стаса?

– Ну у тебя и вопросы, – затрепетали, словно крылья пойманной бабочки, наклеенные Аидкины ресницы.

– Аида, у тебя глаза бегают, – с нажимом произнесла Светлана, – скажи мне правду. Ты все равно не умеешь врать.

– Может… научилась, – неуверенно огрызнулась Аида. – Генку своего спроси… крокодила! Уж он-то точно знает, умею я врать или нет!

– Опять? – нетерпеливо спросила Светлана. – Когда уже ты научишься ценить все, что он для вас сделал?

– Не собираюсь я ничего «ценить»! – сердито заявила Аида. – Как вспомню его крокодилью улыбку от уха до уха… мороз по коже продирает.

– Когда это Геннадий улыбался от уха до уха? – отвлеклась на неожиданную картину Светлана.

– Н-не знаю, – быстро проговорила Аида, отхлебывая остывший чай, – я просто так сказала.

– Аида?! – воскликнула Светлана, чувствуя себя попугаем с одним-единственным словом в репертуаре.

– Ну, плохая я, плохая, – пробормотала Аида, не поднимая головы от чашки, – не нравится мне твой Генка, никогда не нравился, как бы он ни старался и что бы ни говорил!

– Гена говорит о тебе только хорошее…

– Хорошее? – недоверчиво фыркнула Аида.

Светлана неловко улыбнулась, слово «хорошее» не совсем подходило к тому, что говорил про сестру муж. Опять же, «говорил» подразумевало, что они разговаривают на такие темы, как отношения между людьми. Светлана и не помнила, когда в последний раз Геннадий говорил с ней о чем-то по-настоящему важном.

– О чем ты так некрасиво думаешь? – спросила Аида. – Весь лоб морщинками пошел.

Светлана покачала головой и не удержалась от грустной улыбки.

– Беременность тебе идет, красивая стала.

С годами Аида все больше напоминала маму. Не ту маму, последнего года, а ту, которая была у них раньше. Мама, которая летом развешивала на улице белье – парусами раздувались белоснежные простыни – и пела нежные якутские песни.

– Тетя Маша говорит, я – вылитая мама, – словно угадав Светланины мысли, сказала Аида и добавила неожиданно тревожным тоном: – Можно, я кое-что спрошу?

Аида с такой надеждой посмотрела на Светлану, будто верила, что старшая сестра знает ответы на все вопросы, которые задает жизнь.

– Чай совсем остыл. – Светлана протянула руку через крошечный стол и нажала кнопку подогрева на электрическом чайнике.

– Кстати, спасибо за чайник, – сказала Аида теплым голосом.

Сестренка всегда умела благодарить и делала это так, что люди не могли не чувствовать себя настоящими героями.

– Пользуйся на здоровье. – Не зная, куда деть глаза, Светлана зашарила взглядом по стенам.

На стене над дверью висел новый коллаж фотографий. Аида в костюме клоуна, напомаженное лицо и яркие щеки. Аида и Стас с Вадиком на руках на фоне Ленских столбов. У каждого что-то красное в одежде: юбка у сестры, галстук у зятя, красные носки у племянника. Аида с шарами и сыном. Обернутая в мишуру Аида у елки, и, наконец, двое лицом к лицу. Аида и Стас. Ладонь Стаса бережно поддерживала Аидину запрокинутую голову с раскрытыми для поцелуя губами. Сцена выглядела настолько интимной, что Светлана невольно отвела глаза.

Может быть, все было не так плохо, как она воображала? Если бы только не этот жуткий, безобразный синяк на нежном лице сестры. Смог же мужчина (способный ударить женщину!) создать дом, в котором хотелось жить. Может, все наладится, когда у Аиды родится еще один ребенок? Аида перестанет флиртовать с незнакомцами, а Стас перестанет ревновать.

Светлана с надеждой вгляделась в Аидино лицо:

– Ты хотела о чем-то спросить?

– Ты только не подумай ничего, – запнулась Аида, выхватила из подставки на столе бумажную салфетку и скрутила ее в тугой жгут, – я просто так спрашиваю. Летом мне будет, как маме, когда она… умерла.

В гулкой тишине жалобно осело махровое ухо мишки на чайнике.

– Я не знала, что ты так сильно по ней скучаешь, – Светлана почувствовала, как неожиданно охрип голос, – я тоже часто про маму думаю, особенно на Виткиных концертах, или когда с уроками помогаю. Ты, наверное, не помнишь, мама мгновенно запоминала стихи. И песни…

– Я… не про то, – не поднимая головы, сказала Аида. – Когда тебе исполнилось двадцать девять, ты не боялась… умереть?

Аида затеребила в руках скрученную в жгут салфетку, посыпались на стол крошечные белые хлопья.

Светлана почувствовала, как глаза заволокло непрошеными горькими слезами. Все утро накануне того злосчастного Нового года, первого Нового года без мамы, с неба падал медленный, торжественный снег. Снежные хлопья важно кружились в воздухе, ложились на землю и пропадали, смешиваясь со старым снегом. Продрогшая до костей Света стояла на крыльце тети-Машиного дома и ловила снежинки на варежку, надеясь, против логики, хоть на миг продлить им жизнь.




Глава 7


– Чего вздыхаем? – Шура с тревогой вгляделась в дочкино лицо.

Лена перестала выводить узоры вилкой на старенькой, тщательно отмытой клеенчатой скатерти.

– Виткин папа – лучший на свете. И дом у них большой и красивый. И лампы везде… с хрустальными висюльками!

Лена уставилась на свисавшую с потолка лампочку без абажура с таким мечтательным выражением, что у Шуры заболело сердце. Совсем недавно крошечная Леночка сидела за столом на высоком стульчике и беззаботно болтала ножками. Какими бы ни были тогда Шурины тревоги, она мчалась домой сломя голову и успокаивалась только тогда, когда находила, что с Леночкой все было в порядке. Дочка росла покладистой, необычайно улыбчивой и легко шла на руки ко всем подряд. Няни в яслях, соседи, – все любили маленькую Леночку, потому что она никому не причиняла лишних хлопот и редко болела, словно понимала, как нелегко им придется, если Шура не сможет ходить на работу.

– Я коржики испекла, – сказала Шура, – молочные.

– Вита говорит, сладкое – плохо для фигуры, – сообщила Лена нравоучительным тоном.

– Нормальная у тебя фигура, – растерялась Шура.

– У меня лицо большое, – вздохнула Лена, – и ноги тонкие. Вот были бы у меня ноги, как у Виты, меня бы тоже ставили в первый ряд!

– Нормальные у тебя ноги, и вообще… – горячо возразила Шура и тут же смешалась, сама не понимая, куда ее завело это «вообще» и как оттуда выпутаться.

Из всех знакомых девочек Лена выбрала в подруги дочь Золотаревых.

– Мам, давай люстру купим, я в хозяйственном видела похожую, с висюльками из прозрачного пластика.

Лена сложила руки просительным ковшиком, как нищая девочка на обложке книжки, которую она получила во втором классе за хорошую учебу.

– Мы же на велосипед копим, – тихо сказала Шура.

– Почему у нас так мало денег! – В голосе Лены послышались близкие слезы.

– Ты же знаешь, я одна, – виновато пробормотала Шура.

Лена опустила голову.

Шура с жалостью посмотрела на дочку, густые Ленины волосы разделяла бледная полоска пробора, словно бежала по темному лесу тонкая светлая дорожка.

– Может, чаю тебе налить? – с надеждой спросила Шура.

Леночка любила чай, и раньше, до дружбы с дочерью Геннадия Петровича, она любила тихие вечера вдвоем. Обычно Шура сидела напротив дочери, пила пустой чай и удивлялась подарку судьбы. Леночка была умной и милой, она нравилась людям, и люди нравились ей.

– Не хочу, – отрезала Лена, – я коктейля, знаешь, сколько выпила, бананового? Два больших стакана! Только это и не стаканы вовсе, а фужеры!

Шура отставила пустую чашку и отошла к плите. Что-то едкое защипало глаза. Шура вытерла лицо рукавом, сняла крышку со сковороды и поддела ложкой котлету:

– Котлеты-то хоть будешь? Я добавила к желудочкам немного грудки.

– Мам, – сдавленным голосом спросила Лена, – он что, совсем нас не любил? Ты никогда ничего мне не рассказывала.

В ее голосе было столько боли и в то же время надежды, что захлебнулось, забыло, как стучать, Шурино сердце. Почти тринадцать лет она готовилась к этим вопросам и до сих пор не нашла хорошего ответа. Правда была простой и глупой, совсем не такой, на которую надеялась Лена. Жаль, что Шура так и не научилась врать. Не было отношений, не было разговоров. Леночка получилась потому, что Шура так захотела.

Тем летом Шура работала поварихой в лагере, где молодые спортсмены со всего района готовились к республиканской Спартакиаде. Было сразу видно, что Алеша приехал из маленькой деревни, он никогда не отказывал в помощи, добровольно таскал ведра с водой и приносил из тайги хворост. Он ни на что не намекал, не просил, просто сидел рядом и не сводил глаз с ее груди. Она сама взяла его за руку и повела в свою палатку. Шура вспомнила, каким растерянным у него было лицо, какими ладными были на ощупь его плечи. Обнимать Алешу, вдыхать его запах, слышать его дыхание было сладко и совсем не стыдно. Стыд пришел потом, когда он признался, что у него никогда раньше не было женщины. Шура подождала, пока он оденется, и прогнала его прочь. Алеше было всего семнадцать лет. Она сделала с ним то же самое, что сделал с ней недочеловек, одна мысль о котором до сих пор выворачивала наружу кишки.

– Мама?

Шура вздрогнула всем телом, как получившая пинка собака. Разбрызгивая мучной соус, шмякнулась на плиту аккуратная котлетная шайба. Шура засуетилась, закрыла крышкой сковородку, перенесла котлету на свою тарелку и схватилась за тряпку. Тонкая, искусственная ткань мгновенно пропиталась белесыми каплями мучного соуса. К Шуриному горлу подступила тошнота. Точно так же неопрятные белесые капли пропитали ветхие трусики двенадцатилетней Шуры, когда уважаемый всеми односельчанами человек-оборотень небрежно вытер ими свой еще подрагивающий багровый член.




Глава 8


Уже вторую неделю температура на улице держалась ниже пятидесяти градусов, и Светлане стало казаться, что мороз таинственно пахнет свежими огурцами. Сугробы укрыли улицы и крыши толстым одеялом. Солнце выглядывало всего на несколько часов, одаривало мир неясной мимолетной улыбкой и поспешно заваливалось за покрытый дымкой горизонт. Замерла, затихла природа, только люди продолжали копошиться в домах, затерянных посреди белого безмолвия.

Впереди замаячил Новый год, Светлана начала запасаться подарками. В прошлом году маленькие сюрпризы, пусть самые незатейливые: блокнотик с нарядной обложкой, набор разноцветных ручек, плетеный бисерный браслетик – вызвали радость у каждого. Рассыпались в благодарностях девчушки из Виткиной гимназии. Улыбнулся, на мгновение превратившись в ушастого мальчишку, молчаливый завхоз. Главной Виткиной подружке Леночке достался брелок для ключей с приделанной к нему на цепочке плюшевой игрушкой. Леночка тут же надела кольцо брелка на палец, расправила мохнатые ушки крошечной плюшевой панды и понесла показывать матери. Принарядившаяся для ежегодного праздничного вечера Шура зашлась кирпичным румянцем, нашла Светлану в толпе и благодарно кивнула. Светлана неловко улыбнулась в ответ, пообещав самой себе, что на следующий Новый год обязательно подготовит что-нибудь и для Шуры.

В спальне зашелся требовательной трелью стационарный телефон, его поддержал параллельный аппарат на кухне. Светлана отложила в сторону корзину с вещами для починки. Кто бы это мог быть? Федора Игнатьевна звонила обычно на мобильный, горстка коллег, с которыми Светлана поддерживала отношения, могли и не знать номер домашнего телефона. Светлана сняла трубку и перешла в свою комнату. Угловая комната дома всегда была тихим, спасительным местом, куда не доходили звуки внешнего мира.

Телефон на Гениной тумбочке звонил, казалось, из последних сил. Номер звонившего в окошечке плоской трубки на подставке отличался от номера директора Виткиной гимназии на две последние цифры. Светлана прочистила горло и схватила трубку. В ухо застрекотал незнакомый, механический голос. Вдруг почудилось, что на том конце провода не человек, а бездушный аппарат.

– Да, мама Золотаревой, – ответила Светлана, чувствуя себя неизвестно в чем виноватой, – приятно… познакомиться. Я слышала, что в гимназии… новый завуч.

Слова посыпались из трубки с такой скоростью, что закружилась голова. Светлана присела на кровать:

– Совсем не делает домашние задания? По какому предмету?

Трубка разразилась длинным списком упущенных предметов, дат и количеством не сданных домашних работ.

Вот почему Федора Игнатьевна окрестила нового завуча «роботом», Светлана виновато пожала плечами, сообразила, что робот в телефоне не может ее видеть:

– Я постараюсь разобраться…

В трубке будто кликнул переключатель скорости.

– Не случилось ли чего дома, что вводит девочку в дополнительный стресс? – четко проговаривая слова, сказала завуч.

В телефоне зашуршало, словно она сверялась с бумагами, уточняя «девочкино» имя.

– Не знаю, что вы имеете в виду, – сказала Светлана, – мы с мужем делаем все, что полагается…

– Возможно, имеет смысл поговорить со школьным психологом, – перебила завуч, – наша гимназия предлагает широкий выбор внеклассных услуг…

Светлана прикрыла глаза, пережидая рекламу, вежливо дождалась конца и попрощалась.

– Спасибо, что вы доверили вашего ребенка нашему учебному заведению, – проскандировала завуч и отключилась.

Светлана осторожно поставила трубку на треугольную подставку. В одном завуч-робот была права: с Витой определенно что-то происходило. За последний месяц она сильно поправилась, почти не выходила из комнаты, пропустила две недели танцев, а тут еще и уроки перестала делать.



– Вита!

Голос бессильно метнулся по комнате и увял, не долетев до адресата.

Светлана зажала свитер под мышкой и пошла выковыривать Витку наружу.

Скрипнула под ногами половица перед Виткиной комнатой, Светлана постучала костяшками пальцев по двери.

– Я сплю! – глухо, словно из подземелья, крикнула Вита.

Светлана постучала опять, затем еще, на этот раз настойчивее. Все эти правила «не заходить в мою комнату без спроса» казались бессмысленной игрой, в которую лично Светлану никто не приглашал, но в которую упорно играли и дочь, и муж.

– Что? – неясно промямлила Вита.

Прикинув, что вопрос можно считать приглашением, Светлана открыла дверь.

В нос ударил странный запах, словно где-то в комнате гнила коробка бананов, что вполне могло оказаться правдой. Вита все реже добиралась до кухни и все чаще ела в своей комнате. В тусклом свете ночника гора одеял на кровати напоминала заброшенную медвежью берлогу.

– Медведь, выходи, сова пришла, – сказала Светлана, – как насчет… мясца с душком.

Гора одеял и подушек на кровати слегка вздрогнула, и оттуда высунулась непричесанная Виткина голова.

Светлана подошла к окну и раздвинула шторы. Комнату залил бледный зимний свет, больше похожий на сумерки.

Вита прикрыла глаза рукой.

– Доброе… утро, – сказала Светлана, – в смысле день уже на дворе!

Вита медленно, как гусеница, выдвинулась из-под одеяла и безразлично дернула плечом.

– Хочу перевязать тебе свитер, – жизнерадостным тоном сообщила Светлана, – не померишь еще раз?

В тусклых Виткиных глазах мелькнуло нечто живое. Интерес? Раздражение?

Проклиная себя за ненатурально оживленный тон, Светлана разразилась каскадом слов. Она рассказала Вите, что Спартакиада по вольной борьбе среди школьников уже почти закончилась, и, как главный организатор, «папка» должен присутствовать на всех мероприятиях, и поэтому он уже с утра уехал по делам. Что погода сегодня лучше, чем вчера, и туман почти исчез.

– Прекрати называть его «папкой», – пробурчала Вита, выползая из кровати и нехотя натягивая на себя свитер.

– Не хочешь, не буду, – покладисто сказала Светлана и оценивающе прищурила глаз.

Свитер обтягивал Виту плотно, как… как колбасная шкурка!

– Ты дышишь, – буркнула Вита.

– Все люди дышат.

– Сердито дышишь, – уточнила Вита.

– Повернись.

Вита неуклюже развернулась на пятках.

Вид сзади был ничуть не лучше, чем спереди. Чтобы удержаться от критики, Светлана сжала губы сложенными в прищепку пальцами.

– Ты опять дышишь.

– Ты еще дышать мне запрети! Почему ты до сих пор в пижаме?

– Кое-кто выдернул меня из кровати, мерить этот… чесучий свитер! – Вита хлопнула по бедрам руками-сосисками.

– Не ужинаешь совсем, а смотри, как поправилась! – не удержалась Светлана.

Витка зашлась стыдным румянцем и на миг слилась со свитером.

Светлана отвела глаза. Сам по себе, не в комбинации с оплывшей мрачной Витой, свитер был очень даже красивый. И узор получился славный. Кто же знал, что Вита перестанет напоминать саму себя!

– Придется-таки свитер распустить, – вздохнула Светлана, не в силах скрыть разочарование.

Вита неловко ссутулила плечи, словно надеялась уменьшиться в размерах.

– Можно, я сниму свитер?

– Ну что же с тебя взять, снимай, – Светлана старалась не смотреть дочери в лицо, – забыла сказать, сегодня церемония награждения, папа собирался взять тебя с собой.

– У них уши противные, – буркнула Вита, выдирая телеса из свитера.

– Уши? – опешила на миг Светлана. – Ах, ты про спортсменов. Не у всех уши безобразные, а только у тех, кто решил не откачивать накопившуюся в ушной раковине жидкость…

– Мне все равно, – перебила Вита и демонстративно ухватилась за край одеяла.

– А уроки кто будет делать? – Светлана вывернула свитер наизнанку и посмотрела на швы. Дернул же ее черт так капитально стачать детали. Сколько времени потрачено впустую! – И не забывай при встрече здороваться.

Вита присела на кровать и тихо, словно про себя, пробормотала:

– А смысл?

– Что ты имеешь в виду? – удивилась Светлана, таким пустым и надтреснутым показался ей Виткин голос. – Какой смысл здороваться? Вообще, или только с родителями? Даже не знаю, что тебе и сказать, существуют нормы приличия…

– Приличия? – Вита неожиданно, словно ее ударило током, дернула головой. – О каких, на фиг, приличиях ты говоришь?!

– Что это за тон? Как ты со мной разговариваешь?

– Неприлично? – фыркнула Вита. – Нарушает твое кредо «ничего не слышу, ничего не вижу, никому ничего не скажу»?

– Кредо? – с негодованием повторила Светлана, одновременно испытывая невольное восхищение. Вита пользовалась словами, которым сама Федора Игнатьевна бы порадовалась. – Что ты можешь знать про меня и мое… кредо.

– Ровно столько, сколько ты знаешь про меня, – процедила Вита.

– Немедленно прекрати! Развела философию на пустом месте! Не хочешь ехать? Пожалуйста, сиди дома. Никто не собирается заставлять тебя делать то, что ты не хочешь. Мы с папой…

– Какой смысл с тобой разговаривать! – звенящим голосом перебила ее Вита.

– Ну вот, опять довела себя до слез, – вздохнула Светлана, – что с тобой происходит…

– Можно подумать, тебе интересно…

– Я твоя мама, – Светлана растерянно развела руками, – конечно, мне интересно, что с тобой происходит.

Вита быстро отвернулась.

– Хоть бы волосы расчесала, – сказала Светлана, рассматривая волосы на Виткином затылке, которые выглядели как лохматый кусок войлока. – Хочешь, помогу расчесать?

Вита резко повернулась и выкрикнула, белея лицом:

– Что я хочу? Я хочу, чтобы меня никто никогда не трогал!

Слова словно ударили Светлану под дых. Стало трудно дышать. Думать. Шевелиться. Даже Виткин профиль выглядел теперь чужим. Тяжелые щеки. Злые губы. Светлана с усилием отвела глаза. Мамы должны любить своих детей. Какими бы они ни были. Она не имеет права. Так плохо. Думать. Про собственную. Дочь. В глубине души Вита славный и добрый человечек…

Вдали заурчал, поднимаясь в гору, мотор приближающейся машины. Светлана подхватила свитер и почти бегом выскочила из комнаты.



Геннадий снял шапку и картинно встряхнул, брызнули по сторонам капельки мгновенно растаявшего в помещении инея. Как в театре, подумала Светлана. Время от времени наступал период, когда муж начинал вести себя так, словно за ним наблюдали. Случалось это нечасто, но всегда заставало Светлану врасплох, и она чувствовала себя статистом, которому забыли сказать название исполняемой пьесы.

Геннадий подошел к зеркалу и пытливо осмотрел свое лицо.

– Что новенького в пубертатных широтах? – Он широким движением мотнул головой в сторону Виткиной комнаты, напомнив разгулявшегося барина. – Оделась уже? Нам скоро выезжать.

В голове Светланы зазвенели цыганские бубенцы и эхо конских копыт.

– Не пойму, что с ней происходит, – сказала она, усилием воли придавливая разыгравшееся воображение.

– На то они и подростки, – Геннадий широко улыбнулся в зеркало, – в растущем организме бродит бешеный гормональный коктейль. Любая проблема выглядит драматично. Наберись терпения, пройдет время, Вита повзрослеет, и мы с улыбкой вспомним прошлое.

– Ты правда так думаешь? – Светлана вытянула шею, пытаясь поймать взгляд Геннадия в зеркале.

– Уверен. – Геннадий повернулся и потрепал ее по плечу.

«Спасибо, барин», – тоненько сказал внутренний голос. Светлана икнула от неожиданности.

– Что? – повернулся Геннадий.

– Дерзит, говорю, – Светлана перевела дыхание, – не хочет никуда ехать.

– Так и сказала? – В глазах мужа мелькнул тревожный огонек. – Объяснила почему?

– Уши, говорит, у борцов противные…

Настороженное выражение мгновенно испарилось из глаз Геннадия. Он красиво закинул голову и рассмеялся:

– Какая внимательная! Уши у борцов – еще те, хороший пельмень позавидует!

Светлана дождалась, пока стихнут разливы легкого, как летний дождь, смеха.

– Обедать будешь?

– Нас накормили. Шура из «Березки» целый противень тефтелей притаранила, Леночка ей помогала. Чудная девчушка. – Геннадий одобрительно покачал головой.

– Лена, небось, матери не хамит, – вздохнула Светлана.

– Чужая душа потемки, – Геннадий сморщил нос, словно унюхал что-то несвежее, – никогда не знаешь, что происходит за чужими стенами. Пойду погляжу на надутую Виткину физиономию.

Геннадий сказал все легким тоном и наверняка не имел в виду, что она отвечает за Виткино настроение, но Светлане все равно захотелось начать оправдываться.

– С тобой она хотя бы нормально разговаривает, – затараторила Светлана, – давай я бульон согрею, а ты отнеси. Мясо, так и быть, может не есть.

– Не пищей единой жив человек, – отмахнулся Геннадий и пружинисто зашагал по коридору.

«Орел, а не мужчина», – сказал внутренний голос.

– Тьфу, – сплюнула от неожиданности Светлана.

Вдалеке закрылась с хлопком дверь. Театр вместе с главным героем переместился в Виткину комнату.

Светлана прислушалась.

Внутренний голос молчал, как прибитый.

Светлана зажала под мышкой злополучный свитер и отправилась в гостиную, перебирая на ходу невеселые мысли. Неудивительно, что Вита предпочитает общаться с ярким, полным жизни и драмы отцом, а не с озабоченной «правильным питанием» клушей-матерью. Светлана была абсолютно уверена, что не пройдет и получаса, как у Витки совершенно изменится настроение.




Глава 9


Дни полетели один за другим смазанной, как с сиденья карусели, картинкой. Федора Игнатьевна назначила Светлану ответственной за проведение новогоднего корпоратива и велела каждую пятницу после обеденного перерыва устраивать в конференц-зале прием предложений. Под бдительным оком начальницы к Светлане потянулись с предложениями и идеями сотрудники из других отделов. Профсоюзный босс Слепцов предложил провести шуточную эстафету с передачей морковки вместо эстафетной палочки. На что главбух Ираида Ивановна, женщина в возрасте и телесах, так мрачно повела массивной челюстью, что Слепцов подавился воздухом и пулей выскочил вон. Такой же неласковый прием получила хорошенькая Петрова из дошкольного отдела с идеей конкурса красоты. Сама Ираида Ивановна внесла свою лепту в общее дело предложением украсить стены актового зала декорациями «карликовых пальм». Федора Игнатьевна свела начальственные брови к переносице и рявкнула, что «карликовыми бывают не пальмы, а березки в тундре, на родине Ираиды». Бухгалтерша удалилась, бурча про себя, что «карликовым бывает что угодно, в том числе и диктаторы». Светлана прыснула в кулак и нарисовала в углу листа предложений карликовую пальму с кривым, чахлым стволом и повесила на нее гигантскую морковку.

Дома дела обстояли немного лучше. Вита с неохотой вернулась на танцы, и хотя по-прежнему пряталась в своей берлоге, но уроки уже делала. Светлана связалась с каждым предметником и по вечерам контролировала выполнение заданий. Геннадий тоже был занят на работе, приходил домой поздно, по выходным запирался в кабинете, а когда появлялся, то рассеянно отвечал на вопросы и вообще вел себя как сам не свой.

В субботу Светлана проснулась поздно. Геннадий уже давно встал, и даже широкая деревянная чаша на тумбочке, в которую он складывал мобильник и ключи, была уже пустой. Такой же пустой была у Светланы голова после двойной дозы снотворного, а все потому, что посередине ночи навалился кошмар. Похожий на гибрид человека и волка монстр, голая человеческая грудь и гигантская лохматая волчья голова, вонзал в кого-то клыки, метались по земле длинные темные волосы жертвы.

Светлана проснулась в два часа, продрогшая, как мышь после наводнения. Геннадий помог ей сесть, подложил под спину мокрую то ли от пота, то ли от слез подушку и принес с кухни чашку воды. Светлана съела вторую таблетку снотворного и провалилась в зеленую, мутную жижу сна. Вдалеке забулькали, заныли голоса, несколько раз казалось, что в комнату пришла Вита. Остаток ночи прошел в борьбе с самой собой, Светлане чудилось, что она пытается пальцами раздвинуть веки, потому что боится на них наступить. Сон не имел никакого смысла, но был лучше, чем кровавый человек-волк.

Светлана дотянулась до цилиндра упаковки снотворного на тумбочке и вытряхнула содержимое на ладонь. Осталось всего десять плоских подушечек с надрезом посередине. В начале декабря Светлана была уверена, что упаковки хватит до февраля. Она ссыпала таблетки обратно в упаковку и с такой силой долбанула по крышке, что заныла рука.

После горячего, почти обжигающего душа и растирания жестким полотенцем в тело потихоньку вернулась энергия. Светлана оделась и пошла на доносившийся с кухни запах свежего кофе. По выходным Гена варил настоящий кофе из зерен. Сначала методично молол зерна в ручной мельнице, затем заливал их, обязательно фильтрованной, водой и варил в пузатой медной турке. По мнению Светланы, которое она держала при себе, запах получался куда лучше, чем вкус.

Тихо-тихо заскрипели под ногами половицы в коридоре, обсуждая непутевую жену хозяина. Светлана рысцой добежала до кухни и с треском раздвинула бамбуковые жалюзи. Хмурое, туманное утро безразлично заглянуло в окно и слегка разбавило темноту.

Светлана включила свет, поставила чайник и закинула хлеб в тостер. Достала тарелку и разрезала вчерашнее вареное яйцо. Может быть, яйцо не было вчерашним, поверхность желтка выглядела серо-голубой и совсем неаппетитной. Или дело было в том, что Геннадий положил плошку с вареными яйцами на верхнюю полку холодильника, где температура была самой низкой. Светлана размяла яйцо вилкой, добавила ложку сметаны, приправила луком из банки и намазала смесью тост. Даже в соленом виде дикий зеленый лук поднял настроение, напомнив о лете, выжженной солнцем сухой траве и бездонном, бледно-голубом небе. Светлана вытащила из укромного места банку растворимого кофе, насыпала ложку в чашку, залила кипятком и щедро плеснула сверху молока. Геннадий осуждал ее «плебейские» привычки, и поэтому Светлана пила свои «помои», только когда оставалась одна.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=65642922) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


См. значение в словаре в конце книги.



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения